27
января - 135 лет со дня рождения
писателя и очеркиста
П.П.
Бажова (1879-1950г.)
Бажов Павел Петрович
(27 января 1879 - 3 декабря 1950) – знаменитый русский советский писатель,
знаменитый уральский сказочник, прозаик, талантливый обработчик народных
преданий, легенд, уральских сказов.
Павел Петрович Бажов
родился 27 января 1879 года на Урале вблизи Екатеринбурга в семье
потомственного горнозаводского мастера Сысертского завода Петра Васильевича и
Августы Стефановны Бажевых (так тогда писалась эта фамилия).
Фамилия Бажов
происходит от местного слова «бажить» – то есть ворожить, предвещать. У Бажова
и прозвище мальчишечье уличное было – Колдунков. И позже, когда Бажов стал
печатать свои произведения, он подписывался одним из своих псевдонимов –
Колдунков.
Будущий писатель жил и
формировался в среде уральских горнорабочих. Впечатления детства оказались для
Бажова самыми важными и яркими.
Он любил слушать и
других старых бывалых людей, знатоков прошлого. Хорошими рассказчиками были
сысертские старики Алексей Ефимович Клюква и Иван Петрович Короб. Но лучшим из
всех, кого довелось узнать Бажову, оказался старый полевской горняк Василий
Алексеевич Хмелинин. Он работал сторожем дровяных складов при заводе, и у его
сторожки на Думной горе собирались ребятишки послушать интересные истории.
Детство и отрочество
Павла Петровича Бажова прошли в городке Сысерти и на Полевском заводе,
входившем в Сысертский горный округ.
Семья часто переезжала
с завода на завод, что позволило будущему писателю хорошо узнать жизнь
обширного горного округа и отразилось в творчестве.
Благодаря случаю и
своим способностям он получил возможность учиться.
Бажов учился в мужской
земской трехлетней школе, в которой был талантливый учитель словесности,
сумевший увлечь ребят литературой.
Так, 9-летний мальчик
однажды наизусть прочел весь школьный сборник стихотворений Н.А. Некрасова,
выученный им по собственному почину.
Все советовали учить
сына дальше, но бедность рабочей семьи не позволяла мечтать о гимназии или
реальном училище. Даже единственного ребенка рабочая семья там учить не могла.
Остановились на
Екатеринбургском духовном училище: в нем самая низкая плата за обучение, не
надо покупать форму, да еще есть ученические квартиры, снимавшиеся училищем, –
эти обстоятельства оказались решающими.
Прекрасно сдав
вступительные экзамены, Бажов был зачислен в Екатеринбургское духовное училище.
Содействие друга семьи понадобилось потому, что духовное училище все-таки было
не только, так сказать, профессиональным, но и сословным: готовило главным
образом служителей церкви, и учились в нем преимущественно дети духовенства.
По окончании училища в
14 лет Павел поступил в Пермскую духовную семинарию, в которой обучался 6 лет.
Это было время его знакомства с классической и современной литературой.
В 1899 году Бажов
окончил Пермскую семинарию – третьим по сумме баллов. Настало время выбора пути
в жизни. Предложение поступить в Киевскую духовную академию и учиться там на
полном содержании было отвергнуто. Он мечтал об университете. Однако путь туда
был закрыт. Прежде всего потому, что духовное ведомство не хотело терять свои
«кадры»: выбор высших учебных заведений для окончивших семинарии был жестко
ограничен Дерптским, Варшавским, Томским университетами.
Бажов решил
учительствовать в начальной школе в районе, населенном старообрядцами. Свой
трудовой путь он начал в глухой уральской деревне Шайдуриха, возле
Невьянска, а затем в Екатеринбурге и Камышлове. Он преподавал русский
язык, много ездил по Уралу, интересовался фольклором, краеведением,
этнографией, занимался журналистикой.
В течение пятнадцати
лет, каждый год во время школьных каникул, Бажов пешком странствовал по родному
краю, везде приглядывался к окружающей жизни, беседовал с рабочими, записывал
их меткие слова, разговоры, рассказы, собирал фольклор, изучал труд
гранильщиков, камнерезов, сталеваров, литейщиков, оружейников и многих других
уральских мастеров, беседовал с ними о тайнах их ремесла и вел обширные записи.
Богатый запас жизненных впечатлений, образцов народной речи очень помог ему в
дальнейшем в работе журналиста, а потом и в писательском труде. Свою «кладовую»
он пополнял всю жизнь.
Как раз в это время
открылась вакансия в Екатеринбургском духовном училище. И Бажов вернулся туда –
теперь уже в качестве преподавателя русского языка. Позднее Бажов пытался
поступить в Томский университет, но не был принят.
В 1907 году П. Бажов
перешел в епархиальное (женское) училище, где до 1914 года вел занятия по
русскому языку, а временами – по церковнославянскому и алгебре.
Здесь он знакомиться со
своей будущей женой, а на тот момент просто его ученицей, Валентиной Иваницкой,
с которой они поженились в 1911 году. Брак был основан на любви и единстве
устремлений. Молодая семья жила более содержательной жизнью, чем большинство
сослуживцев Бажова, проводивших свободное время за картами. Супруги много
читали, бывали в театрах. В их семье родилось семеро детей.
Когда началась первая
мировая война, у Бажовых уже росли две дочери. В связи с материальными
затруднениями супруги переселились в Камышлов, поближе к родственникам
Валентины Александровны. Павел Петрович перевелся в Камышловское духовное
училище.
Участвовал в
гражданской войне 1918-21 гг. на Урале, в Сибири, на Алтае.
В 1923-29 жил в
Свердловске и работал в редакции «Крестьянской газеты». В это время им было
написано свыше сорока сказов на темы уральского заводского фольклора.
С 1930 г. - в
Свердловском книжном издательстве.
В 1937 году Бажова
исключили из партии (через год — восстановили). Но тогда, лишившись привычной
работы в издательстве, он посвятил всё своё время сказам, и они замерцали в
«Малахитовой шкатулке» подлинными уральскими самоцветами.
В 1939 выходит самое
знаменитое произведение Бажова - сборник сказок «Малахитовая шкатулка», за
которую писатель получает Государственную премию. В дальнейшем Бажов пополнял
эту книгу новыми сказами.
Писательский путь
Бажова начался сравнительно поздно: первая книга очерков «Уральские были» вышла
в свет в 1924. Лишь в 1939 были опубликованы наиболее значительные его
произведения – сборник сказов «Малахитовая шкатулка», получившая в 1943 году
Государственную премию СССР, и автобиографическая повесть о детстве «Зеленая
кобылка». В дальнейшем Бажов пополняет «Малахитовую шкатулку» новыми сказами:
«Ключ-камень» (1942), «Сказы о немцах» (1943), «Сказы об оружейниках» и
другими. Его поздние произведения можно определить как «сказы» не только в силу
их формальных жанровых признаков (наличие вымышленного рассказчика с
индивидуальной речевой характеристикой), но и потому, что они восходят к
уральским «тайным сказам» – устным преданиям горнорабочих и старателей,
отличающимся сочетанием реально-бытовых и сказочных элементов.
Произведения Бажова,
восходящие к уральским «тайным сказам» — устным преданиям горнорабочих и
старателей, сочетают реально-бытовой и фантастические элементы. Сказы,
впитавшие сюжетные мотивы, колоритный язык народных преданий и народной
мудрости, воплотили философские и этические идеи современности.
Над сборником сказов
«Малахитовая шкатулка» он работал с 1936 года до последних дней своей жизни.
Впервые отдельным изданием он вышел в 1939 году. Затем из года в год
«Малахитовая шкатулка» пополнялась новыми сказами.
Сказы «Малахитовой
шкатулки» - своеобразная историческая проза, в которой через личность уральских
рабочих воссоздаются события и факты истории Среднего Урала XVIII-XIX вв. Сказы
живут как эстетическое явление благодаря завершенной системе реалистических,
фантастических и полуфантастических образов и богатейшей
нравственно-гуманистической проблематике (темы труда, творческих поисков,
любви, верности, свободы от власти золота и др.).
Бажов стремился
выработать собственный литературный стиль, искал оригинальные формы воплощения
своего писательского дарования. Это удалось ему в середине 1930-х годов, когда
он начал публиковать свои первые сказы. В 1939 Бажов объединил их в книгу
«Малахитовая шкатулка», которую впоследствии дополнял новыми произведениями.
Малахит дал название книге потому, что в этом камне, по Бажову, «радость земли
собрана».
Непосредственно
художественно-литературная деятельность началась поздно, в возрасте 57 лет. По
его признанию – «просто не было времени для литературной работы такого рода.
Создание сказов стало
главным делом жизни Бажова. Кроме того, он редактировал книги и альманахи, в
том числе по уральскому краеведению.
Скончался Павел
Петрович Бажов 3 декабря 1950 года в Москве, и был похоронен у себя на родине в
Екатеринбурге.
Уральские сказы.
Про великого полоза.
Жил в заводе мужик
один. Левонтьем его звали. Старательный такой мужичок, безответный. Смолоду его
в горе держали, на Гумешках то есть. Медь добывал. Так под землей все молодые
годы и провел. Как червяк в земле копался. Свету не видел, позеленел весь. Ну,
дело известное, — гора. Сырость, потемки, дух тяжелый. Ослаб человек. Приказчик
видит — мало от его толку, и удобрился перевести Левонтия на другую работу, —
на Поскакуху отправил, на казенный прииск золотой. Стал, значит, Левонтий на
прииске робить. Только это мало делу помогло. Шибко уж он нездоровый стал.
Приказчик поглядел-поглядел, да и говорит:
—Вот что, Левонтий,
старательный ты мужик, говорил я о тебе барину, а он и придумал наградить тебя.
Пускай, — говорит, — на себя старается. Отпустить его на вольные работы, без
оброку.
Это в ту пору так
делывали. Изробится человек, никуда его не надо, ну, и отпустят на вольную
работу.
Вот и остался Левонтий
на вольных работах. Ну, пить-есть надо, да и семья того требует, чтобы
где-нибудь кусок добыть. А чем добудешь, коли у тебя ни хозяйства, ничего
такого нет. Подумал-подумал, пошел стараться, золото добывать. Привычное дело с
землей-то, струмент тоже не ахти какой надо. Расстарался, добыл и говорит
ребятишкам:
—Ну, ребятушки, пойдем,
видно, со мной золото добывать. Может, на ваше ребячье счастье и расстараемся,
проживем без милостины.
А ребятишки у него вовсе
еще маленькие были. Чуть побольше десятка годов им.
Вот и пошли наши
вольные старатели. Отец еле ноги передвигает, а ребятишки — мал-мала меньше —
за ним поспешают.
Тогда, слышь-ко, по
Рябиновке верховое золото сильно попадать стало. Вот туда и Левонтий заявку,
сделал. В конторе тогда на этот счет просто было. Только скажи да золото
сдавай. Ну, конечно, и мошенство было. Как без этого. Замечали конторски, куда
народ бросается, и за сдачей следили. Увидят — ладно пошло, сейчас то место под
свою лапу. Сами, говорят, тут добывать будем, а вы ступайте куда в другое
место. Заместо разведки старатели-то у них были. Те, конечно, опять свою выгоду
соблюдали. Старались золото не оказывать. В контору сдавали только, чтобы сдачу
отметить, а сами все больше тайным купцам стуряли. Много их было, этих
купцов-то. До того, слышь-ко, исхитрились, что никакая стража их уличить не
могла. Так, значит, и катался обман-от шариком. Контора старателей обвести
хотела, а те опять ее. Вот какие порядки были. Про золото стороной дознаться
только можно было.
Левонтию, однако, не
потаили — сказали честь-честью. Вядят, какой уж он добытчик. Пускай хоть перед
смертью потешится.
Пришел это Левонтий на
Рябиновку, облюбовал место и начал работать. Только силы у него мало. Живо
намахался, еле жив сидит, отдышаться не может. Ну, а ребятишки, какие они
работники? Все ж таки стараются. Поробили как-то с неделю либо больше, видит
Левонтий — пустяк дело, на хлеб не сходится. Как быть? А самому все хуже да
хуже. Исчах совсем, но неохота по миру итти и на ребятишек сумки надевать.
Пошел в субботу сдать в контору золотишко, какое намыл, а ребятам наказал:
—Вы тут побудьте,
струмент покараульте, а то таскать-то его взад-вперед ни к чему нам.
Остались, значит,
ребята караульщиками у шалашика. Сбегал один на Чусову- реку. Близко она тут.
Порыбачил маленько. Надергал пескозобишков, окунишков, и давай они ушку себе
гоношить. Костер запалили, а дело к вечеру. Боязно ребятам стало.
Только видят — идет
старик, заводской же. Семенычем его звали, а как по фамилия — не упомню. Старик
этот из солдат был. Раньше-то, сказывают, самолучшим кричным мастером значился,
да согрубил что-то приказчику, тот его и велел в пожарную отправить — пороть,
значит. А этот Семеныч не стал даваться, рожи которым покарябал, как он сильно
проворный был. Известно, кричный мастер. Ну, все ж таки обломки. Пожарники-то
тогда здоровущие подбирались. Выпороли, значит, Семеныча и за буйство в солдаты
сдали. Через двадцать пять годов он и пришел в завод-от вовсе стариком, а
домашние у него за это время все примерли, избушка заколочена стояла. Хотели уж
ее разбирать. Шибко некорыстна была. Тут он и объявился. Подправил свою избушку
и живет потихоньку, один-одинешенек. Только стали соседя замечать- н еспроста
дело. Книжки какие-то у него. И каждый вечер он над ими сидит. Думали, — может,
умеет людей лечить. Стали с этим подбегать. Отказал: «Не знаю, — говорит, —
этого дела. И какое тут может леченье быть, коли такая ваша работа». Думали, —
может, веры какой особой. Тоже не видно. В церкву ходит о пасхе да о рождестве,
как обыкновенно мужики, а приверженности не оказывает. И тому опять дивятся —
работы нет, а чем-то живет. Огородишко, конечно, у него был. Ружьишко
немудрящее имел, рыболовную снасть тоже. Только разве этим проживешь? А
деньжонки, промежду прочим, у него были. Бывало, кое-кому и давал. И чудно
этак. Иной просит-просит, заклад дает, набавку, какую хошь, обещает, а не даст.
К другому сам придет:
—Возьми-ка, Иван или
там Михаиле, на корову. Ребятишки у тебя маленькие, а подняться, видать, не
можешь. — Одним словом, чудной старик. Чертоэнаем его считали. Это больше за
книжки-то.
Вот подошел этот
Семеныч, поздоровался. Ребята радехоньки, зовут его к себе: — Садись, дедушко,
похлебай ушки с нами.
Он не посупорствовал,
сел. Попробовал ушки и давай нахваливать — до чего-де навариста да скусна. Сам
из сумы хлебушка мяконького достал, ломоточками порушал и перед ребятами
грудкой положил. Те видят — старику ушка поглянулась, давай уплетать
хлебушко-то, а Семеныч одно свое — ушку нахваливает, давно, дескать, так-то не
едал. Ребята под этот разговор и наелись как следует. Чуть не весь стариков
хлеб съели. А тот, знай, похмыкивает:
—Давно так-то не едал.
Ну, наелись ребята,
старик и стал их спрашивать про их дела. Ребята обсказали ему все по порядку,
как отцу от заводской работы отказали и на волю перевели, как они тут работали.
Семеныч только головой покачивает да повздыхивает: охо-хо, да охо-хо. Под конец
спросил:
—Сколь намыли?
Ребята говорят:
—Золотник, а может,
поболе, — так тятенька сказывал.
Старик встал и говорит:
—Ну, ладно, ребята,
надо вам помогчи. Только вы уж помалкивайте. Чтоб ни- ни. Ни одной душе живой,
а то... — и Семеныч так на ребят поглядел, что им страшно стало. Ровно вовсе не
Семеныч это. Потом опять усмехнулся и говорит:
—Вот что, ребята, вы
тут сидите у костерка и меня дожидайтесь, а я схожу- покучусь кому надо. Может,
он вам поможет. Только, чур, не бояться, а то все дело пропадет. Помните это
хорошенько.
И вот ушел старик в
лес, а ребята остались. Друг на друга поглядывают и ничего не говорят. Потом
старший насмелился и говорит тихонько:
—Смотри, братко, не
забудь, чтобы не бояться, — а у самого губы побелели и зубы чакают. Младший на
это отвечает:
—Я, братко, не боюсь, —
а сам помучнел весь.
Вот сидят так-то,
дожидаются, а ночь уж совсем, и тихо в лесу стало. Слышно, как вода в Рябиновке
шумит. Прошло довольно дивно времечка, а никого нет, у ребят испуг и отбежал.
Навалили они в костер хвои, еще веселее стало. Вдруг слышат — в лесу разговаривают.
Ну, думают, какие-то идут. Откуда в экое время? Опять страшно стало.
И вот подходят к огню
двое. Один-то Семеныч, а другой с ним незнакомый какой-то и одет не
по-нашенски. Кафтан это на ем, штаны — все желтое, из золотой, слышь-ко,
поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, тоже из
парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и
сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие
кольца завилась. Так и видно, не разогнешь их. Только глаза зеленые и светят,
как у кошки. А смотрят по-хорошему, ласково. Мужик такого же росту, как
Семеныч, и не толстый, а, видать, грузный. На котором месте стал, под ногами у
него земля вдавилась. Ребятам все это занятно, они и бояться забыли, смотрят на
того человека, а он и говорит Семенычу шуткой так:
—Это вольны-то
старатели? Что найдут, все заберут? Никому не оставят?
Потом прихмурился и
говорит Семенычу, как советует с им:
—А не испортим мы с
тобой этих ребятишек?
Семеныч стал сказывать,
что ребята не балованные, хорошие, а тот опять свое:
—Все люди на одну
колодку. Пока в нужде да в бедности, ровно бы и ничего, а как за мое охвостье
поймаются, так откуда только на их всякой погани налипнет.
Постоял, помолчал и
говорит:
—Ну, ладно, попытаем.
Малолетки, может, лучше окажутся. А так ребятки ладненьки, жалко будет, ежели
испортим. Меньшенький-то вон тонкогубик. Как бы жадный не оказался. Ты уж
понастуй сам, Семеныч. Отец-то у них не жилец. Знаю я его. На ладан дышит, а
тоже старается сам кусок заработать. Самостоятельный мужик. А вот дай ему
богатство — тоже испортится.
Разговаривает так-то с
Семенычем, будто ребят тут и нет. Потом посмотрел на них и говорит:
—Теперь, ребятушки,
смотрите хорошенько. Замечайте, куда след пойдет. По этому следу сверху и
копайте. Глубоко не лезьте, ни к чему это.
И вот видят ребята —
человека того уж нет. Которое место до пояса — все это голова стала, а от пояса
шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по
гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться
тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось
прямо на костер, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из
земли все кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костер-то
потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а
какой-то другой, и холодом потянуло. Дошел змей до Рябиновки и полез в воду, а
вода сразу и замерзла по ту и по другую сторону. Змей перешел на другой берег,
дотянулся до старой березы, которая тут стояла, и кричит:
—Заметили? Тут вот и
копайте! Хватит вам по сиротскому делу. Чур, не жадничайте!
Сказал так-то и ровно
растаял. Вода в Рябиновке опять зашумела, и костерок оттаял к загорелся, только
трава будто все еще озябла, как иней ее прихватил.
Семеныч и объяснил
ребятам:
—Это есть Великий
Полоз. Все золото его власти. Где он пройдет — туда оно и подбежит. А ходить он
может и по земле, и под землей, как ему надо, и места может окружить, сколько
хочет. Оттого вот и бывает — найдут, например, люди хорошую жилку, и случится у
них какой обман, либо драка, а то и смертоубийство, и жилка потеряется. Это,
значит, Полоз побывал тут и отвел золото. А то вот еще... Найдут старатели
хорошее, россыпное золото, ну, и питаются. А контора вдруг объявит — уходите,
мол, за казну это место берем, сами добывать будем. Навезут это- машин, народу
нагонят, а золота-то и нету. И вглубь бьют и во все стороны лезут — нету, будто
вовсе не бывала Это Полоз окружил все то место да пролежал так-то ночку, золото
к стянулось все по его-то кольцу. Попробуй, найди, где он лежал. Не любит,
вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один
человек другого утеснял. Ну, а если для себя стараются, тем ничего, поможет еще
когда, вот как вам. Только вы смотрите, молчок про эти дела, а то все
испортите. И о том старайтесь, чтобы золото не рвать. Не на то он вам его
указал, чтобы жадничали. Слышали, что говорил-то? Это не забывайте первым
делом. Ну, а теперь спать ступайте, а я посижу тут у костерка.
Ребята послушались,
ушли в шалашик, и сразу на их сон навалился. Проснулись поздно. Другие
старатели уж давно работают. Посмотрели ребята один на другого и спрашивают:
—Ты, братко, видел
вчера что-нибудь?
Другой ему:
—А ты видел?
Договорились все ж
таки. Заклялись, забожились, чтобы никому про то дело не сказывать и не
жадничать, и стали место выбирать, где дудку бить. Тут у них маленько спор
вышел. Старший парнишечко говорит:
—Надо за Рябиновкой у
березы начинать. На том самом месте, с коего Полоз последнее слово сказал.
Младший уговаривает:
—Не годится так-то,
братко. Тайность живо наружу выскочит, потому другие старатели сразу набегут
полюбопытствовать, какой, дескать, песок пошел за Рябиновкой. Тут все и
откроется.
Поспорили так-то,
пожалели, что Семеныча нет, посоветовать не с кем, да углядели — как раз по
середке вчерашнего огневища воткнут березовый колышек.
«Не иначе, это Семеныч
нам знак оставил», — подумали ребята и стали на том месте копать.
И сразу, слышь-ко, две
золотые жужелки залетели, да и песок пошел не такой, как раньше. Совсем хорошо
у них дело сперва направилось. Ну, потом свихнулось, конечно. Только это уж
другой сказ будет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий